Я только подохренел слегка, а так я совершенно спокоен (с)
В воскресенье подъезжайте к дому мастеров (в посте про сыгровку есть добиралово) часам к четырём, и мы всех поведём в парк. В выходной можно и нужно брать с собой мечи и нанести вкусностей по желанию.
Обратите внимание, что это будет Лита! Давайте отпразднуем её нашим языческо-христианским благородным обществом.
Примечание: возможно, будет фотограф, и в любом случае Хельга возьмёт фотоаппарат. Так что можно быть в костюмах, пофотографируем.
Я только подохренел слегка, а так я совершенно спокоен (с)
Дамы и господа!
Поступили многочисленные заявки на, так сказать, DLC к нибелунговке. Поэтому теперь у всех, кто играл, а также у тех, кто хотел, но не попал или не заехал, есть шанс выйти прежними героями и воплотить всё, чего хотелось, или попробовать что-то новое в том же сеттинге. Также мы всё-таки устроим турнир и прочие развлечения.
Действие игры будет происходить в Исландии, а отправной точкой станет сватовство Гюнтера к Брюнхильде. Поэтому нам нужны исландцы и небольшое количество бургундов. Общее количество игроков: до пятнадцати-шестнадцати человек.
Я намерен подготовить игру недели за две-три, так что предполагаемые даты — 4-е-5-е июля или 11-е-12-е.
Просим всех написать, кто хочет играть, о чём хотите играть, в какие даты можете и так далее!
Стивен Гранди. Сокровище Аттилы. Глава 8 (фрагменты) Как и обещала, вешаю кусочек романа Стивена Гранди "Сокровище Аттилы" в своем переводе. Здесь рассказывается о том, чем занимался Хаген, приехав с Вальтером, Хильдегундой и Аттилой на Рождество в христианский город Пассау.
Длинное вступление написать не могу, сижу с телефона.
читать дальшеГлава 8 <...> Следующий день, как Хагену объяснил Вальдари, был кануном христианского праздника, но ночью будут проводить важный обряд, так что весь день будет занят очищением их духа и прочими делами. Однако после ужина Хагену и не пришло бы в голову проводить с ними время. Каждый раз, когда ненадолго повисала тишина, христиане снова заговаривали на латыни, а если Хагену соглашались объяснить, о чем шла речь, это казалось ему бессмыслицей: был ли прав африканский священник Августин или британский священник Пелагий; что делает человека более угодным их богам — дела или благословение; и тому подобное. Хагену было больно смотреть, как Вальдари, улыбаясь, сыпал остротами на латыни, отчего епископ и Хильдегунда смеялись, а Аттила бросал сердитые взгляды. Казалось несправедливым, что Хаген отправился с ними ради Хильдегунды, но никто — ни Аттила, ни Вальдари — не захотел вступиться за право Хагена вознести его собственные молитвы. Болхоева тихо сидела за пряжей, словно ее совсем не беспокоило, что ее оставляют взаперти, где не с кем перекинуться словом: она уже сказала, что теплая комнатка гораздо уютней ее повозки, а не слышать целый день болтовни ее сестры и не говорить по-готски с Хильдегундой было облегчением. Хаген наконец понял намек и оставил ее в покое. Вскоре он стал одеваться. К тому моменту, когда он оделся, по спине уже начал сбегать пот, но по крайней мере Хаген был уверен, что не замерзнет. Он взял копье, попрощался с Болхоевой и отправился к выходу. За пределами священных стен в Пассау царило оживление — как и в любом большом городе в преддверии Йоля. Сгущавшиеся серые тучи и одинокие снежинки ничуть не смущали торговцев: те расставили палатки на городской площади и предлагали толпящимся прохожим еду и прочие товары. Хаген бродил между рядов, но ему ничего не приглянулось: все это были по большей части христианские погремушки, деревянные и соломенные кресты и прочее, а вот оружейников — даже палатки с хорошими ножами — было не видать. Он задержался у одного прилавка, обменяв половину медной монетки на глинтвейн в свой рог, и отправился дальше, прихлебывая. Травы были хуже тех, что клала в вино Гримхильд, и меда было маловато, но все же напиток приятно согревал. Вскоре Хаген вышел к слиянию рек. Он долго стоял, глядя на то, как белый пенистый поток бурно вливается в голубой, а дальше к ним тихо присоединяется темный. Цвета растекались, мутнели и наконец растворялись в Дунае. Хагену хотелось поплавать, но покусывающий за нос мороз подсказывал, что сегодня сильно похолодало, и если в воде ему ничего не грозит, то на берегу придется быстро одеваться, чтобы не простудиться. Он отхлебнул еще вина, мрачно глядя на реки. Ему казалось, что сейчас он как никогда ясно видит фигуры голодных духов, извивающиеся под водой. Одни были отвратительны — склизкие черные никсы с усами, как у сомов, вокруг зубастых ртов; другие казались прекрасными. Между маленьких водоворотов, испещривших бледную поверхность реки, виднелись длинноволосые женщины; над водой были видны их полные груди, а темные глаза на мертвенно-белых лицах пристально глядели на Хагена. Одна улыбнулась, будто зная, что Хаген ее видит, и протянула к нему руки. Ее голос словно доносился издалека: «Иди ко мне, малыш, иди же. Со мной ты найдешь радость; я буду твоей, обниму тебя и зацелую. Спустись к воде, дай тебя обнять!» Хаген сделал шаг; на мгновение он был готов спуститься к кромке воды и нырнуть. Но он знал, что сулили объятия речных дев, и не собирался им поддаваться. — Спустись! — крикнула русалка. — Ты не такой, как другие, не бойся смерти от моих рук. Приходи жить со мной под водой. Хаген знал, что ее бледные руки окажутся мокрыми и холодными, хватка — железной, а поцелуй лишит его дыхания. Такие девы жили и в водах Рейна, и если их возлюбленные и возвращались на берег, их тела были раздуты и поедены рыбами, а узнавали их только потому, что те недавно пропали. И все же он почти наяву ощущал твердые соски русалки возле своей груди и обхватывающие его гладкие ноги. Манящая песня без слов, слетавшая с ее белых губ, взывала прямо к его телу. Хаген развернулся и зашагал прочь от берега, но ему еще долго слышались рыдания речной девы. Дома все было бы по-другому. Хаген, Гундахари и Гудрун отправились бы в лес срезать веток омелы, сосны и тиса, которые оставались зелеными даже под снегом, и повесили бы их в зале. Из вечнозеленых растений и сушеных яблок они сделали бы венки и украсили бы ими родовые святыни бургундов, а Гримхильд бросила бы в огонь трав, чтобы по залу разлился сладкий запах — не тяжелый и душный, от которого Хаген не мог дышать в домах христиан, а чистый, как в лесу после дождя. На столе, как всегда, стояли бы медовые пироги и сладкое вино; брат и сестра распевали бы йольские песни. Пир шел бы уже несколько дней — с самой темной ночи, в которую зажженный на закате огонь горел до рассвета, — но его пик подходил бы сейчас, когда все поклонялись и приносили жертвы священному вепрю Господина Инга и шептали в его покрытое щетиной ухо слова, которые он на тринадцатую ночь Йоля передаст богам. Дома Хаген обдумывал бы слова клятвы, которую должен будет произнести прилюдно, когда все давали обеты на щетине вепря; он готовил бы слова для священного пира: не умеешь петь — покажи, как искусен в речах. Может быть, в этом году ему помог бы Фольхари, чтобы не пришлось краснеть, слушая здравицы более красноречивой родни. А еще в этом году было бы чем похвастать — двумя настоящими битвами и всем новым, что он узнал, так что он сможет давать советы Гундахари, как Синвист давал их Гебике в прежние дни. Но в этом году его клятвы и похвалы услышат только боги и духи. Эта мысль тяжело давила на Хагена, как если бы на плечи опустилась еще одна кольчуга. Хотя порой от толпы на пирах была одна духота, и Хаген охотно держался подальше от людей, быть так далеко от родичей в Йоль без тех, кто мог бы их заменить, казалось дурным знаком. В лагере гуннов он смог бы поговорить с Гьюлой или пойти на женскую половину смотреть, как кует Саганова, а Кистеева приказала бы девушкам принести ему еды, кумыса или горячего зелья на травах. Здесь же даже прохожие на улицах осеняли себя христианским защитным знаком, встречая Хагена, и ему уже открыто сказали, что среди христиан ему не рады. Он нечасто задумывался об этом, так как привык к подобному отношению в Вормсе, но тем больнее было чувствовать себя нечистым после почета среди гуннов — и тем больнее, что Вальдари ушел справлять свои обряды, а говорить на латыни с епископом и Хильдегундой и смотреть на нее, как щенок на мамку, ему, очевидно, было милее, чем исследовать с Хагеном город. Хаген знал, что Вальдари видел его каждый день, а потому не стал искать его компании здесь, где было так много всего, а времени было так мало, но все же горько было думать, что его оставили одного, потому что только он один совершенно не хотел ехать в Пассау. Хаген допил вино. Он слышал, что от вина порой становятся угрюмыми, хотя с ним такого никогда не случалось. По своим следам он вернулся на покрытые слякотью улицы, обошел христианскую усадьбу и зашагал в другую сторону — к лесу. Было мало что видно: на рассвете выпал свежий снег, и только отдельные птичьи следы отпечатались на гладких сугробах. И все же здесь, под побелевшими иглами темных сосен и покрытыми инеем голыми ветвями ясеня, дуба и березы он чувствовал себя не таким одиноким, как среди городской толпы. Здесь, где на огромных валунах из-под белых шапок проглядывали серые покрытые мхом бока, ему казалось, что он вышел прогуляться по собственной воле. Его шаг становился легче; он больше не брел по колено в снегу, а шел по остаткам тропы, где снег был не таким глубоким. Вскоре он увидел ярко-красные, припорошенные белым ягоды остролиста; там и сям виднелись темно-зеленые зазубренные листья. Хаген на мгновение задумался, затем снял рукавицу и потрогал деревце. Шип кольнул палец, и на бледной коже выступила капелька крови. Хагену показалось, что от листа исходит слабое тепло, как если бы он поднес руку к угольку, и он понял, что все в порядке. Он осторожно срезал дюжину тонких веток и еще одну подлиннее, чтобы расщепить ее и перевязать венок, стряхнул с камня снег, сел и принялся за работу. Венок вышел чуть кривоватым, но крепким. Хаген был рад: теперь боги и духи будут знать, что он не забыл их, и навряд ли даже христианский епископ усмотрит что-то дурное в красных ягодах и темных листьях. Он сядет у огня и выпьет священный кубок под венком, означавшим колесо года и силу жизни, зеленью проглядывавшую из-под снега, и, быть может, этого будет достаточно — ведь он уже принес йольскую жертву Водану. К стенам христианского города Хаген подошел в сумерках. Он сделал шаг вперед, как только ворота открыли, но надзиравший за ними священник — грузный, пожилой, с белыми прядями в темном кольце тонзуры — загородил ему путь посохом. — Ты должен оставить это снаружи, — сказал он. — Что плохого в такой простой вещи? — Она языческая, а епископ много раз повторил мне, что тебе нельзя приносить ничего подобного — ни растений, ни жертвенного мяса — на землю собора. Хаген поднял копье. Возможно, священник и умел обращаться с посохом, но Хаген почти не сомневался, что смог бы его убить. Но еще до отъезда из Вормса ему сказали, что бургунды не хотели ссор с епископом Пассау, и как бы Хагену ни хотелось, он знал, что если убить священника в святой день христиан, добра это не принесет. — Можешь целиться в меня, если хочешь, — спокойно сказал священник, — но ты не пройдешь, пока не избавишься от венка. Хаген опустил копье, словно оно стало слишком тяжелым. Ничего больше сказать он не мог; он развернулся и зашагал назад к лесу. Зазвонили церковные колокола, и низкие ноты больно отдавались в голове Хагена: он слышал их даже за городскими стенами. Он оставил венок на камне в лесу: пусть обрадует лесного духа или случайного усталого путника, если, конечно, они осмелятся подойти ближе к беспрестанно звонящим колоколам собора. Когда он вернулся в свою комнату в христианской усадьбе, Болхоева по-прежнему пряла. Она ничего не сказала, быть может, поняв, что чувствует Хаген. На сердце у него стало еще тяжелее, и ему хотелось только остаться одному. Он лег на кровать не раздеваясь, подоткнул одеяло и уставился на серый каменный потолок. * * *
Я только подохренел слегка, а так я совершенно спокоен (с)
Известно, что Гернот взошёл на трон. Эккеварт и Ортруда официально не наказаны им, но неофициально за ними придёт Оддрун и принесёт супругу их головы. Она вообще займёт при Герноте почти что место полководца.
Король с королевой будут ждать ещё три года, чтобы снова попытаться уломать Ватикан на расторжение брака. Гернот намерен жениться на Урсуле, но их первенец всё же окажется бастардом.
До тех пор единственным наследником престола остаётся Фолькер — теперь он рыцарь, землевладелец и вассал короля.
Через год после событий игры Зигфрид посватается к Брюнхильде и вызовет её на поединок, но проиграет. После этого Хаген выйдет на бой с Зигфридом, чтобы исполнить данную Гюнтеру клятву и убить нидерландца. И ему это удастся благодаря мечу, способному пробивать даже драконью броню. Раненый Зигфрид окропит своей кровью прядь волос Брюнхильды, которую носит с собой, и это призовёт к нему валькирию. Он умрёт у неё на руках, после чего отправится в Вальхаллу, а Брюнхильда окончательно присоединится к свите Одина, и они намерены вместе участвовать в Дикой охоте и других героических увеселениях.
Кримхильда намерена выйти замуж за короля нибелунгов и уехать с ним в его страну.
Судя по всему, в итоге Бургундию ждёт большая война с Нидерландами.
А что произошло со всеми остальными? Кто что думает и знает по этому поводу? Расскажите, как видите судьбу персонажей.
Я хочу сказать всем ГРОМАДНОЕ спасибо. Вы все были просто на высоте. Вы все были шикарны и восхитительны. Каждый из вас создал атмосферу. Спасибо вам. И конечно же ГРОМАДНОЕ спасибо Мастерам. Отдельно обоим и каждому И брату СамомуСтаршему и жене) - ребята, вы опупительны) Поименно будет когда я очнусь. Спасибо. Спасибо. Спасибо. Спасибо!!!
Я заболела, к сожалению, и не смогу приехать на игру. ):
Не мог бы кто-нибудь забрать у меня украшения для Нимуэ, фея избирательного добра и жемчуг для остальных? Я в районе ст.м. Новокосино. Сегодня могу, наверное, доехать и до центра.
Я только подохренел слегка, а так я совершенно спокоен (с)
Список слухов может пополниться, если вы хотите что-то добавить о себе или о других
В день пира будет третья годовщина с той битвы, где исландцы впервые помогли бургундам. А теперь в тот же день заключается брачный союз бургундского короля с исландской королевой. Красиво и символично!
***
Маркграф Эккеварт в последней войне потерял единственного сына. С тех пор он дал обет не стричь волосы — то ли пока не кончится траур, то ли пока дочь не выйдет замуж и не принесёт внуков.
***
Однако он не очень похож на безутешного отца — ходят слухи, что он послал своих людей разыскивать рог единорога, даже говорят, что скоро женится на дочери короля Неаполя.
***
Про Уту говорят, что она ведьма, потому что только колдовством можно оказываться в курсе всех дел в королевстве. Есть мнение, что в ней даже течёт кровь нибелунгов (и даже что она вовсе не королевского рода на самом деле) но многие высказывают подозрение, что её гложет какая-то хворь, и оттого она так бледна.
***
Те, кто застал приход к власти новой династии, рассказывают шёпотом, что восстание началось вовсе не из-за жестокости Эберхара, а потому что он приставал к Уте, своей родной сестре. Данкарт вступился за честь жены, и с этого всё и началось. Кое-кто, правда, считал, что посягательства увенчались успехом, и Гюнтер вовсе не сын Данкарта.
***
О том восстании также говорят, что Эберхар внезапно упал с лошади и умер прямо перед решающей битвой, когда Данкарт крикнул ему "Господь тебя покарает!". То ли и правда кара Господня, то ли не обошлось без колдовства...
***
О Брюнхильде рассказывают, что в диких землях саксов она убила великана. Также говорят, что то ли она, то ли Зигфрид помогли Ортвину отбить его невесту у саксов (а её похитили чуть ли не в день свадьбы).
***
Про жену Ортвина говорят, что она сковородкой раскидала саксов, осмелившихся покуситься на её девичью честь. Неудивительно — кое-кто утверждает, что в ней течёт кровь бешеных исландок.
***
Что касается свадьбы Ортвина, то свидетели рассказывают, что на свадьбе он достал трофейный кинжал, отбитый у сакса, чтобы похвастаться добычей, и тут же стал бросаться с ним на гостей. Молитва епископа вернула ему разум, а кинжал от греха подальше уничтожили.
***
Шпильман Фолькер — бастард кого-то из старых сторонников Данкарта, которые походатайствовали перед королём, чтобы байстрюка взяли ко двору.
Ещё о Фолькере известно, что он бывал в далёких краях, даже у гуннов.
***
Фолькер был тяжело ранен в той битве с саксами три года назад. Рассказывают, что он вовсе не должен был выжить, и ему помогло чудо. Тем более что он очень быстро оправился от ранения.
*** Про Хагена тоже ходят загадочные истории. Говорят не только о его происхождении и долгой жизни у гуннов, но и о том, как вскоре после победы над нидерландцами (в самом начале правления Гюнтера) король и он уехали с небольшим отрядом куда-то, а вернулись вдвоём, причём Хаген был тяжело ранен и лишился глаза.
***
Как христианские рыцари дают обеты, так язычники дают выморочные и зловещие зароки. В том числе обещают своим богам кровавые жертвы. Говорят, у исландского скальда таких зароков целых семь!
Также рассказывают, что бесы, которых язычники называют богами, жестоко карают своих последователей за несоблюдение зароков.
***
Среди самих исландцев ходит слух, что скальд Хокон рад сплавить Брюнхильду за море, чтобы самому править Исландией, а то и сделаться королём.
***
Исландцы вели себя странно и злобно, когда к ним приехали свататься, и только устрашающий вид бургундов удержал их от вероломного нападения. Да и королева их не лучше: приехав в Вормс, держится надменно и холодно. Слышали, как она твердила, будто ей все лгут и ведут себя бесчестно, и что она никому не доверяет.
***
Говорят, у принца Гернота не всё ладно с женой, тем более что она до сих пор не родила ему детей и даже не понесла.
***
Впрочем, есть ещё более странные вещи: Хаген вот в свои годы до сих пор не женат, что многих удивляет.
***
В последнее время много рассказывают о бесовских чудесах и магии, но не теряют притягательности рассказы о святынях, например, Граале, священной чаше, из которой пил Христос во время Тайной вечери. Говорят, она обладает способностью исцелять, прозревать истину, награждает неисчислимыми богатствами, но даётся в руки только великому праведнику.
***
Говорят, нибелунгские женщины красивы и постоянно искушают честных людей своими соблазнами. Рассказывают много историй о том, как мужчины, не удержавшись, похищали горных дев. Рассказывают, что ту нибелунгу, что приехала с Зигфридом, многие добивались, но все сгинули без следа.
***
Ходят несколько других историй о нибелунгах и их злых шутках. Например, одному такому отказали в ночлеге люди, и он сделал так, что каждую ночь призрачный путник стучался в дом негостеприимных хозяев. А другие его приютили, за что он наградил их кувшином, в котором вечно не кончалось молоко. Правда, благодеяние всё равно принесло беду: говорят, хозяева попросту утонули в молоке.
***
Ходят слухи, что Ортруда и вовсе не должна была родиться, но, то ли её мать была ведьмой, то ли чудо произошло, но роженица, и ребенок уцелели. А уж как это получилось – одному Господу известно.
Говорят, что после смерти мужа Ортруда стала настолько привлекательна для мужчин, что на нее обратил внимание сам король Гюнтер. Но получил весьма резкий отказ и с тех пор из мести норовит выдать строптивицу замуж.
А некоторые говорят, что Ортруда настолько праведная женщина, что епископ Вормский самолично ее навещает и ведет с ней долгие беседы. Он ей конечно двоюродный брат, но стал бы человек такого высокого сана так часто отвлекаться от дел духовных на дела мирские?
Зато другие говорят, что Ортруда - страшная грешница. Любовников имеет уйму, как холостых, так и женатых. А какой мужчина на нее не так взглянет - вмиг приворожит, чтоб страдал.
***
Местные тихо шепчутся между собой, что недавно в лесу спугнули кого-то, кто занимался колдовством, да только не поймали. Нашли лишь обрывок темной одежды да прядку рыжих волос. Только к кому с таким пойдешь, если в Бургундии каждый третий рыжий?
***
Говорят, что магическая сила Брюнхильды заключена в ее шитом золотом поясе, который она получила в дар от Одина и не снимает ни днем, ни ночью. Кому удастся завладеть поясом, тот вмиг лишит деву силы. Но, как утверждают исландцы, Гюнтер благородно позволил ей не расставаться с подарком Одина, а бургунды говорят, что ни о какой бесовщине, конечно, не слышали.